Как раз в это время Иуда Искариот совершил первый, решительный шаг к
предательству: тайно посетил первосвященника Анну. Был он встречен очень
сурово, но не смутился этим и потребовал продолжительной беседы с глазу на
глаз. И, оставшись наедине с сухим и суровым стариком, презрительно
смотревшим на него из-под нависших, тяжелых век, рассказал, что он. Иуда,
человек благочестивый и в ученики к Иисусу Назарею вступил с единственной
целью уличить обманщика и предать его в руки закона.
-- А кто он, этот Назарей? -- пренебрежительно спросил Анна, делая вид,
что в первый раз слышит имя Иисуса.
Иуда также сделал вид, что верит странному неведению первосвященника, и
подробно рассказал о проповеди Иисуса и чудесах, ненависти его к фарисеям и
храму, о постоянных нарушениях им закона и, наконец, о желании его
исторгнуть власть из рук церковников и создать свое особенное царство. И так
искусно перемешивал правду с ложью, что внимательно взглянул на него Анна и
лениво сказал:
-- Мало ли в Иудее обманщиков и безумцев?
-- Нет, он опасный человек,-- горячо возразил Иуда,-- он нарушает
закон. И пусть лучше один человек погибнет, чем весь народ.
Анна одобрительно кивнул головою.
-- Но у него, кажется, много учеников?
-- Да, много.
-- И они, вероятно, очень любят его?
-- Да, они говорят, что любят. Очень любят, больше, чем себя.
-- Но если мы захотим взять его, не вступятся ли они? Не поднимут ли
они восстания?
Иуда засмеялся продолжительно и зло:
-- Они? Эти трусливые собаки, которые бегут, как только человек
наклоняется за камнем. Они!
-- Разве они такие дурные? -- холодно спросил Анна.
-- А разве дурные бегают от хороших, а не хорошие от дурных? Хе! Они
хорошие, и поэтому побегут. Они хорошие, и поэтому они спрячутся. Они
хорошие, и поэтому они явятся только тогда, когда Иисуса надо будет класть в
гроб. И они положат его сами, а ты только казни!
-- Но ведь они же любят его? Ты сам сказал.
-- Своего учителя они всегда любят, но больше мертвым, чем живым. Когда
учитель жив, он может спросить у них урок, и тогда им будет плохо. А когда
учитель умирает, они сами становятся учителями, и плохо делается уже другим!
Хе!
Анна проницательно взглянул на предателя, и сухие губы его
сморщились,-- это значило, что Анна улыбается.
-- Ты обижен ими? Я это вижу.
-- Разве может укрыться что-либо от твоей проницательности, мудрый
Анна? Ты проник в самое сердце Иуды. Да. Они обидели бедного Иуду. Они
сказали, что он украл у них три динария,-- как будто Иуда не самый честный
человек в Израиле!
И еще долго говорили они об Иисусе, об учениках его, о гибельном
влиянии его на израильский народ,-- но решительного ответа не дал на этот
раз осторожный и хитрый Анна. Он уж давно следил за Иисусом и на тайных
совещаниях с родственниками и друзьями своими, начальниками и саддукеями уже
давно решил участь пророка из Галилеи. Но он не доверял Иуде, о котором и
раньше слыхал как о дурном и лживом человеке, не доверял его легкомысленным
надеждам на трусость учеников и народа. В свою силу Анна верил, но боялся
кровопролития, боялся грозного бунта, на который так легко шел непокорный и
гневливый народ иерусалимский, боялся, наконец, сурового вмешательства
властей из Рима. Раздутая сопротивлением, оплодотворенная красной кровью
народа, дающей жизнь всему, на что она падет,-- еще сильнее разрастется
ересь и в гибких кольцах своих задушит Анну, и власть, и всех его друзей. И
когда во второй раз постучался к нему Искариот, Анна смутился духом и не
принял его. Но и в третий и в четвертый раз пришел к нему Искариот,
настойчивый, как ветер, который и днем и ночью стучится в запертую дверь и
дышит в скважины ее.
-- Я вижу, что боится чего-то мудрый Анна,-- сказал Иуда, допущенный
наконец к первосвященнику.
-- Я довольно силен, чтобы ничего не бояться,-- надменно ответил Анна,
и Искариот раболепно поклонился, простирая руки.-- Чего ты хочешь?
-- Я хочу предать вам Назарея.
-- Он нам не нужен.
Иуда поклонился и ждал, покорно устремив свой глаз на первосвященника.
-- Ступай.
-- Но я должен прийти опять. Не так ли, почтенный Анна?
-- Тебя не пустят. Ступай.
Но вот и еще раз, и еще раз постучался Иуда из Кариота и был впущен к
престарелому Анне. Сухой и злобный, удрученный мыслями, молча глядел он на
предателя и точно считал волосы на бугроватой голове его. Но молчал и Иуда
-- точно и сам подсчитывал волоски в реденькой седой бородке
первосвященника.
-- Ну? Ты опять здесь? -- надменно бросил, точно плюнул на голову,
раздраженный Анна.
-- Я хочу предать вам Назарея.
Оба замолчали, продолжая с вниманием разглядывать друг друга. Но
Искариот смотрел спокойно, а Анну уже начала покалывать тихая злость, сухая
и холодная, как предутренний иней зимою.
-- Сколько же ты хочешь за твоего Иисуса?
-- А сколько вы дадите?
Анна с наслаждением оскорбительно сказал:
-- Вы все шайка мошенников. Тридцать серебреников -- вот сколько мы
дадим.
И тихо порадовался, видя, как весь затрепыхал, задвигался, забегал Иуда
-- проворный и быстрый, как будто не две ноги, а целый десяток их было у
него.
-- За Иисуса? Тридцать Серебреников? -- закричал он голосом дикого
изумления, порадовавшим Анну.-- За Иисуса Назарея! И вы хотите купить Иисуса
за тридцать серебреников? И вы думаете, что вам могут продать Иисуса за
тридцать Серебреников?
Иуда быстро повернулся к стене и захохотал в ее белое плоское лицо,
поднимая длинные руки:
-- Ты слышишь? Тридцать Серебреников! За Иисуса! С той же тихой
радостью Анна равнодушно заметил:
-- Если не хочешь, то ступай. Мы найдем человека, который продаст
дешевле.
И, точно торговцы старым платьем, которые на грязной площади
перебрасывают с рук на руки негодную ветошь, кричат, клянутся и бранятся,
они вступили в горячий и бешеный торг. Упиваясь странным восторгом, бегая,
вертясь, крича, Иуда по пальцам вычислял достоинства того, кого он продает.
-- А то, что он добр и исцеляет больных, это так уже ничего и не стоит,
по-вашему? А? Нет, вы скажите, как честный человек!
-- Если ты...-- пробовал вставить порозовевший Анна, холодная злость
которого быстро нагревалась на раскаленных словах Иуды, но тот беззастенчиво
перебивал его:
-- А то, что он красив и молод,-- как нарцисс саронский, как лилия
долин? А? Это ничего не стоит? Вы, быть может, скажете, что он стар и никуда
не годен, что Иуда продает вам старого петуха? А?
-- Если ты...-- старался кричать Анна, но его старческий голос, как пух
ветром, уносила отчаянно-бурная речь Иуды.
-- Тридцать Серебреников! Ведь это одного обола не выходит за каплю
крови! Половины обола не выходит за слезу! Четверть обола за стон! А крики!
А судороги! А за то, чтобы его сердце остановилось? А за то, чтобы закрылись
его глаза? Это даром? -- вопил Искариот, наступая на первосвященника, всего
его одевая безумным движением своих рук, пальцев, крутящихся слов.
-- За все! За все! -- задыхался Анна.
-- А сами вы сколько наживете на этом? Хе? Вы ограбить хотите Иуду,
кусок хлеба вырвать у его детей? Я не могу! Я на площадь пойду, я кричать
буду: Анна ограбил бедного Иуду! Спасите!
Утомленный, совсем закружившийся Анна бешено затопал по полу мягкими
туфлями и замахал руками:
-- Вон!.. Вон!..
Но Иуда вдруг смиренно согнулся и покорно развел руками:
-- Но если ты так... Зачем же ты сердишься на бедного Иуду, который
желает добра своим детям? У тебя тоже есть дети, прекрасные молодые люди...
-- Мы другого... Мы другого... Вон!
-- Но разве я сказал, что я не могу уступить? И разве я вам не верю,
что может прийти другой и отдать вам Иисуса за пятнадцать оболов? За два
обола? За один?
И, кланяясь все ниже, извиваясь и льстя. Иуда покорно согласился на
предложенные ему деньги. Дрожащею, сухою рукой порозовевший Анна отдал ему
деньги и, молча, отвернувшись и жуя губами, ждал, пока Иуда перепробовал на
зубах все серебряные монеты. Изредка Анна оглядывался и, точно обжегшись,
снова поднимал голову к потолку и усиленно жевал губами.
-- Теперь так много фальшивых денег,-- спокойно пояснил Иуда.
-- Это деньги, пожертвованные благочестивыми людьми на храм,-- сказал
Анна, быстро оглянувшись и еще быстрее подставив глазам Иуды свой розоватый
лысый затылок.
-- Но разве благочестивые люди умеют отличить фальшивое от настоящего?
Это умеют только мошенники.
Полученные деньги Иуда не отнес домой, но, выйдя за город, спрятал их
под камнем. И назад он возвращался тихо, тяжелыми и медлительными шагами,
как раненое животное, медленно уползающее в свою темную нору после жестокой
и смертельной битвы. Но не было своей норы у Иуды, а был дом, и в этом доме
он увидел Иисуса. Усталый, похудевший, измученный непрерывной борьбой с
фарисеями, стеною белых, блестящих ученых лбов окружавших его каждодневно в
храме, он сидел, прижавшись щекою к шершавой стене, и, по-видимому, крепко
спал. В открытое окно влетали беспокойные звуки города, за стеной стучал
Петр, сбивая для трапезы новый стол, и напевал тихую галилейскую песенку,--
но он ничего не слышал и спал спокойно и крепко. И это был тот, кого они
купили за тридцать серебрени-ков.
Бесшумно продвинувшись вперед. Иуда с нежной осторожностью матери,
которая боится разбудить свое больное дитя, с изумлением вылезшего из
логовища зверя, которого вдруг очаровал беленький цветок, тихо коснулся его
мягких волос и быстро отдернул руку. Еще раз коснулся -- и выполз бесшумно.
-- Господи! -- сказал он.-- Господи!
И, выйдя в место, куда ходили по нужде, долго плакал там, корчась,
извиваясь, царапая ногтями грудь и кусая плечи. Ласкал воображаемые волосы
Иисуса, нашептывал тихо что-то нежное и смешное и скрипел зубами. Потом
внезапно перестал плакать, стонать и скрежетать зубами и тяжело задумался,
склонив на сторону мокрое лицо, похожий на человека, который прислушивается.
И так долго стоял он, тяжелый, решительный и всему чужой, как сама судьба.
...Тихою любовью, нежным вниманием, ласкою окружил Иуда несчастного
Иисуса в эти последние дни его короткой жизни. Стыдливый и робкий, как
девушка в своей первой любви, страшно чуткий и проницательный, как она,-- он
угадывал малейшие невысказанные желания Иисуса, проникал в сокровенную
глубину его ощущений, мимолетных вспышек грусти, тяжелых мгновений
усталости. И куда бы ни ступала нога Иисуса, она встречала мягкое, и куда бы
ни обращался его взор, он находил приятное. Раньше Иуда не любил Марию
Магдалину и других женщин, которые были возле Иисуса, грубо шутил над ними и
причинял мелкие неприятности -- теперь он стал их другом, смешным и
неповоротливым союзником. С глубоким интересом разговаривал с ними о
маленьких, милых привычках Иисуса, подолгу с настойчивостью расспрашивая об
одном и том же, таинственно совал деньги в руку, в самую ладонь,-- и те
приносили амбру, благовонное дорогое мирро, столь любимое Иисусом, и
обтирали ему ноги. Сам покупал, отчаянно торгуясь, дорогое вино для Иисуса и
потом очень сердился, когда почти все его выпивал Петр с равнодушием
человека, придающего значение только количеству, и в каменистом Иерусалиме,
почти вовсе лишенном деревьев, цветов и зелени, доставал откуда-то
молоденькие весенние цветы, зелененькую травку и через тех же женщин
передавал Иисусу. Сам приносил на руках -- первый раз в жизни -- маленьких
детей, добывая их где-то по дворам или на улице и принужденно целуя их,
чтобы не плакали, и часто случалось, что к задумавшемуся Иисусу вдруг
всползало на колени что-то маленькое, черненькое, с курчавыми волосами и
грязным носиком и требовательно искало ласки. И пока оба они радовались друг
на друга. Иуда строго прохаживался в стороне, как суровый тюремщик, который
сам весною впустил к заключенному бабочку и теперь притворно ворчит, жалуясь
на беспорядок.
По вечерам, когда вместе с тьмою у окон становилась на страже и
тревога. Искариот искусно наводил разговор на Галилею, чуждую ему, но милую
Иисусу Галилею, с ее тихою водой и зелеными берегами. И до тех пор
раскачивал он тяжелого Петра, пока не просыпались в нем засохшие
воспоминания, и в ярких картинах, где все было громко, красочно и густо, не
вставала перед глазами и слухом милая галилейская жизнь. С жадным вниманием,
по-детски полуоткрыв рот, заранее смеясь глазами, слушал Иисус его
порывистую, звонкую, веселую речь и иногда так хохотал над его шутками, что
на несколько минут приходилось останавливать рассказ. Но еще лучше, чем
Петр, рассказывал Иоанн, у него не было смешного и неожиданного, но все
становилось таким задумчивым, необыкновенным и прекрасным, что у Иисуса
показывались на глазах слезы, и он тихонько вздыхал, а Иуда толкал в бок
Марию Магдалину и с восторгом шептал ей:
-- Как он рассказывает! Ты слышишь?
-- Слышу, конечно.
-- Нет, ты лучше слушай. Вы, женщины, никогда не умеете хорошо слушать.
Потом все тихо расходились спать, и Иисус нежно и с благодарностью
целовал Иоанна и ласково гладил по плечу высокого Петра.
И без зависти, с снисходительным презрением смотрел Иуда на эти ласки.
Что значат все эти рассказы, эти поцелуи и вздохи сравнительно с тем, что
знает он. Иуда из Кариота, рыжий, безобразный иудей, рожденный среди камней!
